Греческие Православные Монахи В Иерусалиме

Даже о святых местах приходится писать в связи с политическим положением.
Положение в Иерусалиме было таково, что посещать „Старый город" туристам не рекомендовалось. Обнесенный стенами Сулеймана Великолепного[1], со своими семью воротами, со своими базарами, мечетями, монастырями и синагогами, он представлял собою маленький средневековый мирок каким-то чудом сохранившийся в двух шагах от современной жизни. В городе, в тесном кольце стен, четыре „квартала" - христианский, мусульманский, армянский и еврейский - и в каждом свои святыни, но мало чем отличаются один от другого эти тесные каменные переулки. Досадно было бы побывать в Иерусалиме и не увидеть святых мест и Старого города. Один из иеромонахов „Русской миссии", отец Филипп, редактор маленького журнала „Святая земля", так сказать, собрат по перу, предложил сопровождать меня в этом не особенно безопасном путешествии, надеясь, что его ряса избавит нас от возможных неприятностей.
 
Мы вошли в город через „Яффские ворота", где стоят башни турецкой цитадели, и долго бродили по солнечным переулкам, вымощенным розовым, скользким, как лед, камнем, отполированным за столетия сандалиями и бабушами, то по полутемным, пахучим, крытым базарам.

Вход в Яффские ворота 1910 года. На фото еще видно турецкую башню с часами,

снесенную после 1917 года по распоряжению Британских властей.

Ни одного европейского лица. Только у патриархии попались навстречу два-три греческих священника, да на одном перекрестке стоял полицейский пикет с винтовками, да и то были арабы. Люди в фесках и „галибиях" или в бедуинских „кефиях" и „абайях" (бурнусах) сидели на корточках в тени домов. Все лавки на базарах были заперты, даже лавченки, что продают крестики и терновые венцы. Отперты были только булочные, где беднота покупает хлеб свой насущный - библейские лепешки, да черномазые мальчишки носили в корзинах «газозу» и жалкое лакомство - натыканные на лучинки дрянные яблоки, политые для большей соблазнительности розовым растопленным леденцом. Изредка проходил нагруженный огромными мешками с ячменем или кукурузой ушастый ослик. А так - сонное царство. Мы бродили по затихшим базарам, вдыхали прянный запах   имбиря и мускатных орехов, заглядывали в двери монастырей. Эти абисинские, сирийские и греческие монастыри стоятъ здесь, может быть со времени вселенских соборов. Они по наружному виду мало похожи на монастыри: глухая стена в переулке христианского квартала, забранное железом оконце, низенькая дверь, а за ней каменный дворик, и какие-то женщины восточного типа вывешивают на галерейке полосатые перины.
 
Ни сверкающих ненавистью глаз, ни криков по нашему адресу. Только в глухом месте,    когда мы свернули к „Стене плача", нас окружили какие-то молодые люди, в фесках, но одетые по-европейски, похоже на то, что из „комитетчиков",и оживленно стали говорить по-арабски. Можно было понять, что они спрашивают у священника, кто его спутник- американец или англичанин? Узнав, что мы „москоби", арабы пропустили нас, и это был   единственный инцидент. Но не без некоторой опаски мы прошли к "Стене плача". В эти дни у стены не было ни одного еврея. Унылая циклопическая стена, невыразимой   древности, политая слезами стольких поколений, зацелованная, отполированная от касаний. Говорят, что где-то в этих местах находится дом муфия, что он смотрит иногда из окошка на плачущих евреев, поглаживая свою красивую бороду. Но тогда евреев не было даже в соседнем еврейском квартале.  На всякий случай они переселились в новый город, покинув древние синагоги и очаги предков. Рядом сидел в будке араб-полицейский и читал газету „Фаластин", заголовок которой похож на произведение искусства. Улицы залиты солнцем. Розовые камни под ногами скользили, как бальный паркет. У стены стоял ослик в нарядной уздечке и оглашал окрестности невыносимым криком. А в нише ворот - солнечная площадь и мечеть Омара[2] сияла своей майоликой...
 
С волнением приближаешься ко Гробу Господню[3]. Ведь тысячу лет наши предки считали  это место одним из самых священных мест на земле, может быть, самым святым. Ученые изыскатели доказывают, что Христа не могли бы положить здесь в гробницу: здешние места находились внутри городской черты, а хоронили только вне стен города. Дело не  в    этом. Миллионы пилигриммов, грубых сердцем крестоносцев, русских паломников в лаптях, болгарских селяков, людей из всех стран, простодушной верой и слезами сделали это место святым. Они приносили сюда все лучшее, что у них было в сердце. В каком- нибудь бургундском городке, или в глухой рязанской деревушке они вздыхали о стране   ваий и иерихонских роз, о земле, которую попирали стопы Христа, о тех иерусалимских улицах, по которым шел Он на Голгофу[4]..

Храм Гроба Господня в Иерусалиме
Фотоальбом "Палестина и Египет". Фотографы Ф. Бонфис и Цангаки. Март 1894 г. 

Кажется даже церковь не настаивает на подлинности Крестного Пути. Древние улицы проходили на два метра ниже и где-то рядом, на месте теперешних домов. Но миллионы людей плакали, следуя этими улицами, шаг за шагом, вспоминая события, которые случились по дороге на Голгофу.

 
Под жгучим полуденным солнцем мы тоже шли по узким улицам. Странно было слушать объяснения моего проводника, узнавать среди этих турецких переулков евангельские места, вернеe, память о тех местах, на которых была представлена величайшая драма евангельского миpa. Столько раз приходилось читать описания христианских древностей, но никогда не приходило в голову представить себе все так, как оно есть на самом деле: пыльные и пустынные улицы, стены церквей и монастырей, построенных на достопримечательных пунктах, грязные дома, решетки на окнах, лавки, кофейни и вывески на арабском языке. А ведь за этой стеной была Вифезда[5], „пруд милосердия", а  по другую сторону купель Израиля, где мыли жертвенных животных, и тут же стояли неприступные башни Aнтония[6], которые штурмовал XV легион, а в нескольких шагах находилась Претория[7], из которой Пилат вышел к бунтующей толпе и, пожимая плечами, брезгливо улыбаясь, пытался понять, чего хотят от него эти исступленные люди. Тут, вероятно, стояли благородные портики, как это полагается, на месте, где римский чиновник представляет перед провинциалами Рим, и среди холодных и строгих колонн особенно странно звучали крики о распятии! За углом Соломоновой улицы стояла Мать, и мимо Нее, в сопровождении вооруженных людей и взволнованных толп, проходил Ее Сын, а еще дальше грубые солдаты, которые торопились покончить с неприятным „нарядом", заставили Симона Киринеянина[8] нести Крест и тем обессмертили навыки скромного и ничем не замечательного человека. Все четырнадцать остановок Крестного Пути отмечены церквями и монастырями или надписями на стенах соседних домов. Одно yтешениe: нет на улицах ни туристов, ни гидов, ни щелкающих кодаков.
 
Христианское предание утверждает, что в эпоху второго храма святые места лежали вне  городских стен, значит Христа могли распять и погребсти там, где теперь находятся самые дорогие святыни христиан всего миpa. Хозяевами их являются представители трех церквей: греческой, католической и армяно-грегорианской. Раньше всех пришли сюда греки, еще во времена Византии[9], и ревниво охраняют свое первородство. В эпоху Крестовых походов[10] появились католики и позже других, при султанах, армяне, игравшие большую роль в делах Блистательной Порты[11], бывавшие неоднократно великими визирями и выхлопотавшие для своих единоверцев привиллегии у святых мест. Только представители этих исповеданий могут служить на Гробе Господнем, только их патриархов встречают торжественно у Камня Помазания. Сам епископ  Кентерберийский[12], во время посещения гроба, не претендовал на такие привиллегии. Здесь все освящено тысячелетней традицией, каждый уголок святых мест закреплен за тем или иным исповеданием, а на почве соревнования происходят вечные конфликты между церквями.
 
Ко Гробу Господню надо пробираться по кривым переулкам. Древний храм с почерневшим византийким куполом стоит среди невзрачных полуразвалившихся домов. На солнечном дворике, на месте древнего aтриума Константиновой базилики[13], от которой остались только основания четырех колонн, бродили какие-то восточные люди в фесках. Стена храма подперта железными фермами, и за уродливым железом подпорок видны два романских портала, таких, какие можно встретить где-нибудь в Тулузе или Авиньоне: храм был построен крестоносцами. Внутри церкви полумрак. В дверях на нарах, какие обыкновенно стоят при входе во всякое присутственное турецкое место, полулежал мусульманин-привратник, по-восточному, одну ногу вытянув, а другую поставив на ложе. Одна из курьезных традиций: хранители Гроба Господня из мусульманской семьи. Ключи передаются от отца к сыну в течение многих веков.
 
Вы входите в храм и вас охватывает сумрак, тишина, запустение. Наверху видны на месте обвалившейся штукатурки, кирпичи древней кладки, стены закоптели от свечной гари, восемнадцать колонн, которые поддерживают ветхий купол, не видели ремонта сотни лет. Во всех закоулках - темнота, копоть, какая-то особенно грустная тишина. Но, может быть, таким и должен быть храм Того, Кто родился в яслях, в пещере, под теплые вздохи волов и шорох соломы? В пасхальную ночь сюда приходят тысячи людей, арабов, сирийцев и бедуинов, с женами и детьми, с глиняными сосудами с водой, чуть-ли не с подушками и циновками и располагаются в тесноте и давке, как у себя дома, в ожидании, когда из закопченного оконца часовни Ангела, патриарх протянет пучек потрескивающих свечей, и тогда храм наполняется теплотой и чадом многих тысяч огней. Может быть, такие же простые сердцем пастухи, рыбаки и ремесленники ходили за Ним по галилейским горам и теснились к Нему в капернаумских синагогах?
 
Bce xpистианские святыни - Камень Помазания, Гроб, Голгофа, место обретения Креста, гробница Иосифа из Аримафеи и Католикон, греческий собор, находятся под сенью одного огромного купола. Над Камнем Помазания висят гроздья золоченых ажурных лампад, и такие же лампады висят над Гробом Господним и над Лобным местом. Греческий монах показывает отмеченное серебряной звездой место, где стоял Крест. Все обложено мрамором алтарей, но сквозь отверстие в звезде виден грубый камень скалы, и веруюшие припадают к нему, потрясенные близостью того Mиpa, в котором жил  Спаситель. Склонясь над Гробом Господним, они стараются увидеть в щель под мраморной, разбитой на 2 части, плитой, кусочек гробницы, в которой 3 дня покоилось тело Христа. В католическом приделе, где францисканцы[14] сильными мужскими голосами поют латинские гимны, паломники просовывают трость в отверстие, за которым стоит столб бичевания, и лобзают ее в упоителыюм желании причаститься страстей Христовых. Они спускаются по обветшалым ступеням базилики святых Константина и Елены[15], где стены в крестиках, нацарапанных рыцарскими мечами, со слезами на глазах смотрят на древние цистерны, в которых по преданию найдены были благочестивой византийской императрицей остатки Креста, с уважением взирают на „пуп земли" в Католиконе, на вделанный в раму камень, часть того камня, который отвалил от могилы ангел на рассвете первого дня недели, когда женщины горестно шли среди масличных деревьев и несли „алвастровые"  сосуды с ароматами...
 
Главные святыни находятся в руках православных и католиков. Остальным исповеданиям предоставлены маленькие часовни. Почему-то запомнилась коптская часовня с радостными, как бы детскими, иконами и мрачная сирийкая часовня, где на земляном полу стоит деревянный - грубо раскрашенный алтарь - предел бедности и простоты. Или равнодушия? Абиссинцы[16] служат в торжественные дни наверху, на крыше храма, около купола базилики св. Константина и Елены. Здесь они разбивают полосатые шатры, раскрывают пурпуровые зонтики и поют молитвы на древнем  гортанном языке.
 
Покидаешь Гроб Господень и перед глазами все еще поблескивают гроздья лампад, самое характерное, что есть в храме. Такие же лампады, с разноцветными елочными шарами или с виноградными гроздьями из хрупкаго стекла, свисают и с мрачных сводов гробницы святой Марии, там, за Львиными воротами, где пыль, камень и солнце. А по другую сторону Кедронской долины[17] уже растут тысячелетия маслины Гефсиманского сада[18], деревенская дорога поднимается вверх на, склоне Елеонской горы[19], увенчанной русской колокольней, и с нее открывается потрясающий душу вид на Иерусалим.
 
Нельзя без трепета смотреть на этот город! Отюда взирал на него Даниил Заточник[20], первый русский паломник, и плакал. „Есть же святый той град Иерусалим, и около него горы каменны, велики и высоки... никто не может не прослезиться"...
 
Горы не велики и не высоки. Они казались огромными его простой черниговской душе.   Но есть в них какая-то гармония, соразмерность со всем этим гpyстным и благородным пейзажем, с воздухом евангельских воспоминаний.
 
За стенами, которые протянулись стройной декорацией на холмах, виден купол мечети Омара и городские дома. На крепостном склоне у Золотых ворот[21], - заложенных турками, чтобы помешать какому-то христианскому пророчеству, - раскинулось арабское кладбище. Ниже лежит Кедронская долина в оврагах, в оливах, в тропинках, в каменных хижинах. Вся Иocaфатова долина[22] перед вами с тысячелетними могильными камнями и костями башмачников, пророков и царей. А по другую сторону, далеко за страшными и безжизненными горами, за проклятой Богом Иудейской пустыней[23], синевой мелькнуло Мертвое море[24] и видна тамарисковая зелень Иордана[25].

Вид на Храмовую гору ИерусалимаФотоальбом "Палестина и Египет". Фотографы Ф. Бонфис и Цангаки. Март 1894 г. 

Дорога спускается с холма, в оливах и кипарисах, как две тысячи лет тому назад. По ним бредут ослики с кладью, с кувшинами, или мешками. Арабские женщины идут рядом. Там лежат любимые места Христа - Вифания[26], - дом Симона Прокаженного[27], где Он не гнушался ни вина, ни общества грешников и блудниц и гостеприимный домик Марии и Марфы[28]. Там жил Лазарь[29].
 
Вифания значит - „дом пальм". Ни одной пальмы. Только оливы, серебристая, пыльныя, древья, растущия на красной палестинской почве, среди каменистых холмов. Куда бы ни падал взгляд с этой горы, всюду кусочек земли, отмеченной евангельским повествованием. Вот - земля горшечника[30],  купленная  за тридцать сребренников для погребения странников, по цвету, действительно, похожая на ту, из которой делают сосуды. Вот - далекая дорога в Иерихон[31] - дорога доброго самарянина[32], на которой теперь опять царит разбой. И страшнее всего - лиловатые холмы Иудейской пустыни, Мертвое море, пепел Содома и Гоморры[33]...

А.П. Ладинский. Путешествие в Палестину. 1937 г.